80... Как-то неожиданно материализовалась эта цифра.
Я вышла из лифта – прямо на меня нёсся кучерявый мальчонка лет четырёх-пяти.
- Ат зкина (Ты старая!) – с восторгом закричал он, глядя на меня.
И тут же привёл доказательство:
- Ат сыва (Ты седая!)-
Я успела только улыбнуться, потому что сразу послышался спокойный, но строгий голос вошедшего молодого человека:
- Это некрасиво! Так нельзя говорить!
Мальчик выглядел явно растерянным и даже немного напуганным.
- Ты прав, Малыш, я седая и мне много лет. Меня зовут Зина, а тебя?
Малыш стукнул по протянутой руке своей ладошкой и быстро произнёс довольно длинное имя.
Я хотела переспросить, но в это время молодой человек спросил:
- Как Цви?
- Ты знаешь моего сына?
Да, я - Моше, и я бывал у вас.
Это был соученик младшего сына по начальной школе.
Учитывая, что и мой собственный младший сын видел меня дома, к сожалению, очень мало, удивилась, что он узнал меня через четверть c лишним века.
Недавно в ленте новостей прочитала новую градацию возраста. Начиная с 75 –старость.
Значит, я уже 5 лет – старая. Прав малыш. Это я как-то пропустила этот момент.
Что произошло в моей жизни за все эти годы?
Что я приобрела и что потеряла?
Школу и университет я бы не относила ни к потерям ни к приобретениям – обычные этапы. Но школа стала приобретением в тот момент, когда я вошла в неё старшей пионервожатой.
Школа осталась со мной на полвека.
И в той, самой первой, я встретила Еву Семёновну Котляр. С тех пор я точно знаю, что стоит за словом «порядочность».
А университет подарил мне многолетнюю дружбу с Верой Федосеевной Руденко. И ещё тёплое интересное общение с Ольгой Густавовной Олешей-Суок.
И двух подруг, ранний уход которых я до сих пор не могу принять.
Слово « потеря» мне слишком хорошо знакомо. Оно отзывается многократным эхо: ушли самые родные люди, ушли многие друзья, ставшие родными. Ушёл мой и Мужа любимый ученик.
Если действительно нас ТАМ встречают родные и близкие, боюсь, их окажется больше, чем я оставлю здесь.
Интересно, а любимые места там можно увидеть?
Тогда первым окажется даже не мой дом в Одессе, а то место далеко от него, на другом конце нашей длинной улицы, куда я бесстрашно добралась пешком в лет восемь: там неожиданно открылось море.
Я бы хотела опять пешком пройти длинную - не меньше десяти километров - дорогу до 13 станции Большого Фонтана. И постоять на обрыве, от которого начинался наш Львовский переулок.
Побывать на улице Короленко в одесском Художественном музее, чтобы подняться к небольшой всегда темноватой - площадке между двумя пролётами лестницы: надеюсь, и сейчас на фигурной тумбе стоит там мраморный портрет женщины, чьё лицо покрывает вуаль.
Сколько раз я замирала перед ним, пытаясь разгадать тайну, которую скрывала мраморная - прозрачная! - ткань.
А потом я перенеслась бы в Новосибирск, в нашу квартиру на Римского-Корсакова 4-а. Не знаю, была ли у кого-то ещё такая, где вместо стены стоял стеллаж с книгами в четыре ряда.
И двухэтажная кровать и дочкин диванчик и раскладушка для старшего.
Сегодня я не могу понять, как мы все размещались: приезжали обе наши Мамы (свекровь бывала подолгу), Сестра, Папа.
Приходили друзья, очень часто бывшие ученики. И настоящие тоже.
И белый кролик ждал, когда придёт Муж, сядет в кресло и тогда он сможет улечься ему на плечо.
А на балконе в меховом мешке спал наш самый младший.
Тогда все дети были с нами, и мне казалось, что так будет всегда.
Я бы хотела в этом таинственном ТАМ однажды оказаться на рассвете в Михайловском. И в Комарово. И увидеть, как над Катунью медленно поднимается вверх туман.
Ведь душа даже в нашем земном мире может вдруг унестись в прошлое, и ни время, ни расстояние не являются преградой.
А в то прошлое, которое ДО меня, можно будет заглянуть?
Я хотела бы спросить бабушку, правда ли, что она обладала особым даром предчувствия.
Но узнают ли меня души погибших в гетто папиных родителей – они не успели даже узнать, что я должна появиться?
Я хотела бы сказать своему дяде Зинделю Прейгеру, что я ношу его имя, что у меня есть его фотография в военной форме, но никто не знает, где именно в финской земле он похоронен.
Смогу ли я поговорить с Бабушкой, маминой мамой: – до десяти лет у меня были совсем другие интересы.
У меня и к собственным родителям остались вопросы. И даже к Сестре, с которой мы ежедневно вспоминали, вспоминали. И даже к Мужу…
А сколько вопросов и просто ласковых слов я бы сказала старшему Сыну… Может, Папа уже рассказал ему, как часто мы о нём говорили.
Знаю, что там не звучат слова. Но мысли передаются?
А музыка?
Ведь не может быть, чтобы ТАМ не звучала музыка!
Своим родителям я бы сказала спасибо за то, что у меня была такая старшая Сестра, за то, что как-то незаметно показали нам, что в мире есть только одна истинная ценность – доброта. А слова «завидую» не существовало – поэтому мы с Сестрой так и не узнали, что это такое.
Если там невозможно физически обнять своих друзей, как передают без слов, насколько они близки?
Я знаю, что я хочу рассказать ТАМ моим близким.
Но я знаю и то, что НЕ ХОЧУ рассказывать. Потому что не знаю как.
Как рассказать Родителям и Сестре, что в нашей Одессе звучит воздушная тревога, а по любимому ими Киеву, где жили родные люди, стреляют?! Что маленькая и совсем небогатая Молдавия, куда я на «кукурузнике» летала с той самой Евой Семёновной за материалом на своё свадебное платье, сегодня принимает беженцев?
Интересно, Бог судит только людей или государства тоже?
Есть ли там свой нюрнбергский процесс?
Я бы выступила: и как обвинитель и как пострадавший и как свидетель.
Понимаю, что и место обвиняемого для меня тоже было бы приготовлено. За многое. И, к сожалению, за войну в Украине.
Иначе среди моих бывших не нашлись бы те, кто молча ушёл. Или обозначив причину, как сделал 60-летний совсем неглупый человек: « Я вас боготворил, а вы….»
Что я могла бы сказать в своё оправдание?
Наверное, то, что я лет с шестнадцати (если не раньше) не пыталась переложить на родителей, окружение, систему образования и вообще любую систему вину за то, что-то пошло не так. И не реагировала на то, как меня оценивали.
И если мне на Том суде действительно предоставят последнее слово, я просто скажу спасибо всем родным, всем друзьям, всем встреченным в жизни людям и всем событиям – счастливым и даже печальным, - потому что без всего прошедшего я бы не была собой.
Я бы вообще не знала себя.
Нет, я не хотела бы всё начать сначала.
Не про меня написал Сергей Юрский: «Вот окончится жизнь… И тогда уж начнётся».
Правда, иногда, когда кому-то из семьи предстоит что-то серьёзное, я повторяю мамины слова: «Хотела бы уже стать старше на...».
Вот и сегодня я очень бы хотела стать старше на столько дней, месяцев, чтобы этот кошмар, устроенный недочеловеком, закончился тем самым судом.
И тогда я точно смогу ощутить, что в сущности очень счастливый человек.
И да - мне нравится мой возраст.
Я не смогла бы взлететь на высочайший 4-й этаж в квартиру родителей, и, когда мы идём с нашим неутомимым штурманом в поход, я знаю, что она старается выбрать маршрут "под меня". Но это не мешает мне не только часами ходить и наслаждаться каждым цветком и облаком, но и хохотать до коликов, когда именно из-под того колеса, у которого стояла я, толкая со всеми машину, вырвался фонтан жидкой грязи и я оказалась, как в том анекдоте, но не"вся в белом", а в сером. Так, хохоча, я плавно опустилась... в грязь.
Я смеялась и через день, когда рассказывала об этой поездке. И улыбаюсь сейчас, когда набираю эти слова, сидя в неудобной позе в маленьком цимере на севере, куда мы приехали с Сыном.
А до этого март подарил мне и бесконечное пространство анемоней, и рокефот, и много известных и не известных больших и маленьких цветов. А по дороге на север увидела сады ещё не облетевших миндальных деревьев
Вчера я побывала не то царицей, не то королевой в небольшом индийском ресторане, где настоящие индусы готовят настоящую индийскую еду.
На улице ливень. Говорят, если в день рождения дождь, будет счастливый год.
Пусть он будет счастливым для всех моих родных и друзей. Пусть скорее Украина начнёт восстанавливать разрушенное.
Как-то очень остро ощутила, насколько все и всё связано в этом мире.